ловишь долгую перекличку кукушек.
Воистину удивительно, что жизнь в горах сохраняет свой вековой уклад – от домишка к домишке, от перевала к перевалу, сотни километров всё так же и вьётся древняя, узкая, вымощенная камнем тропа. Она ведёт от одной гостеприимной остерии к другой. Впрочем, древняя остерия – это не совсем то, что предлагается туристам сегодня. Здесь, как и прежде, вдали от маршрутов любопытствующих, остерия – это просто одна из комнат дома, рядом с кухней, в которую может постучать усталый путник. Вывесок, предупреждающих о том, что здесь можно подкрепиться и отдохнуть, нет никаких. Только приметы: ворота на подъезде к дому – открыты, а дверь внутрь веранды – распахнута.
Из далёкой прохлады на зов выглядывает пожилая хозяйка; при виде гостей её тёплая улыбка сменяется выражением привычной заботы, и вот у гигантской открытой печи (метра три в длину, метр в глубину и высотой в два) начинаются хлопоты. Стучит задняя дверь, и оттуда с охапкой хвороста в руках появляется старый хозяин. Я впервые видела, как принято готовить на огне тут. Чугунная решётка удерживает ветки (непременно мелкие – тот самый хворост) в вертикальном положении – прижимает их к стене крестьянского дома, а мясо кладётся горизонтально на другую решетку, ту, которая у нас обычно лежит над углями. И несмотря на то, что нет прямого касания огня, всё же мясо отлично зажаривается – оно с чудной корочкой, но при этом сохраняет невероятную сочность.
Но всё по порядку! Сначала вода и вино. Вода – из колодца, вино, конечно же, – собственного изготовления. Подаётся оно в небольших стаканчиках в три маленьких глотка – на местном наречии они называются «готто», а вообще-то – «отто», что переводится как «восемь» – восемь таких стаканов помещается в кувшине. Затем подаются (как говорят здесь) паджоли и сальса. Это самое главное яство в такой трапезе. Даже если ошибиться и зайти не в остерию, но в любой из домов в горах – знайте: это блюдо положено путешественнику, оно даёт силы преодолеть перевал. Варёные бобы с соусом из мелко-мелко рубленного мяса с базиликом и ещё чем-то, о чём я уже успела позабыть. Очень вкусно! Но это тяжёлая пища, так что с ней поосторожнее. Двух столовых ложек достаточно, чтобы сразу из-за стола отправится спать или продолжить трудное восхождение. А дальше – куриный бульон: его варят обычно на мясе несушек и в нём нежнейшие домашние тальолини. Такого консоме я не потребляла даже в лучших французских ресторанах. Что-то запредельное. Хотя хозяйка не добавляет в тарелки никакой зелени или овощей. Впрочем, наверняка есть какие-то секреты. Ну а потом и мясо с огня поспело. А потом и всенепременная домашняя жаренная курица (здесь считается, что резать надо молодого петушка) и домашние же свиные рёбрышки. И салат – тончайше нарезанная капуста и целый ворох неведомых мне трав…
Хозяева вырастили большую семью. Сейчас у них 25 внуков. Привычка жить для кого-то, жить заботами ближнего здесь сохраняется до глубокой старости. Так старички открыли свой дом для всякого путника, кто готов попробовать их стряпню. Ничего вкуснее на свете не ела. Я буду приезжать к ним вновь и вновь!
К вопросу о работе переводчиков
«В поисках связи я напал на ещё один особенный след, по которому счёл своим долгом идти, хотя и не знал, куда он ведёт и вообще ведёт ли он куда-либо. Все предшествующие месяцы каждый раз, когда я смотрел на картины, на которых Сезанн запечатлел свою гору, я обнаруживал этот след, пока он не стал для меня навязчивой идеей.
Горный массив увиден с левой стороны, где он образует тройную вершину с её пластами и складками в геологическом разрезе. Я читал о том, что другом юности Сезанна был геолог по имени Марион, который и позднее часто сопровождал художника, когда тот работал на пленэре. Когда я изучал карты горы и её описания, моё воображение по какой-то непонятной причине постоянно кружило вокруг одного и того же места: это разлом между двумя различными породами. Он находится на дороге, которая, плавно поднимаясь вверх, ведёт с запада к самому гребню и по сути дела представляет собой «точку», потому что линия гребня там разрывается, когда одна порода вклинивается в другую. В природе невооружённый глаз эту точку не различит, но на картинах художника она появляется снова и снова более или менее тёмным пятном; даже в карандашных набросках это вклинивание обозначено штрихами или хотя бы очерчено мягким контуром» (Петер Хандке. «Путь к горе Сент-Виктуар»).
Петер Корнель. Пути к раю. Комментарии к потерянной рукописи
Мне вот странно, но нет в этом ничего поэтического
Просто: то он не спит, то я. Почти через день под утро в эпицентре землетрясений четыре с лишним балла. Это, конечно, не семь. Но ощущается. Одну церковь по соседству закрыли. В квартире – трещина по стене и завтра комиссия по этому поводу. Постройки все старые. Тут некоторым по тысяче лет, если считать от последнего, самого разрушительного, землетрясения 857 года.
Но зато вот таких прозрачных, чистых, честных, радостных дней мы ещё не знали. Вот бы так жить всегда! Как-то по-настоящему, что ли. Не хватает только сладких ночей в придачу. Впрочем, наверное, человек не способен выдерживать полноту бытия в истинной её красе. Оттого даётся ему или одно, или другое.
И мне уже почти что не страшно. Сын – далеко. И нашу с ним любовь ничего не изменит. И всё, что мы могли для него, мы уже сделали. Теперь его очередь действовать. В любом случае. А вот любимая собабака от нас не отходит. Ни о чём не предупреждает, но стала какой-то совсем уже умной. И всегда рядышком. Так что? Как там: жить долго и счастливо и умереть в один день? Это про нас. Мы готовы. Впрочем, готова и сумка с документами, медикаментами и всё такое прочее. И мы проверили – за шесть минут, после первых толчков, мы вчера уже умудрились не только спуститься из мансарды по бесконечным лестницам, но даже выйти на открытое пространство. Кстати, самое главное при первом толчке – широко распахнуть входную дверь: если здание пострадает, её заклинит в первую очередь…
А ещё в голове теперь часто звучат слова просительной ектеньи: кончины безболезненной, непостыдной у Господа просим. Кстати, пора бы знать наизусть… А пока, в честь этого всего, я стала одеваться на ночь. Ну вот чтобы смерть была поприличнее, что ли. А быть может, виноваты в том холодные ночи… Нет, ничего не драматизирую. Вчера встречались с одной очаровательной молодой оперной певицей – она как осиновый лист. Вторая неделя – или какая там? – и всё без сна. И о чём бы мы ни говорили, для чего бы ни встретились – у неё всё одно… А вот у меня, например, завтра маникюр и парикмахер. И ещё, оказывается, у меня получаются шикарные завтраки! Короче, пока аттракцион не закончится, мы никуда отсюда не уедем.
P. S. Только что вернулся с улицы муж: внизу обсуждают происходящее и склоняются к мысли, что всё это политика. Итааалия!
…Зедльмайр предлагает вообразить себе такое изучение искусства, которому в принципе не было бы известно никаких исторических, биографических, технических фактов о художественном образе, т. е. ничего, кроме самого этого образа. Наука не могла бы
